Шок-рок - Страница 10

Он вскинул голову и ее сердце упало. На лице Кларка отражались недоумение, раздражение, но ничего больше. Он открыл рот, чтобы что-то сказать… но рот так и остался открытым, словно кто-то вынул шплинты из того места, где соединялись челюсти.

Мэри проследила за его взглядом. Повар, весь в белом, в белом же колпаке, сдвинутым на один глаз, вышел из кухни и стоял, привалившись к стене, сложив руки на груди. Он разговаривал с рыжей, тогда как молоденькая официантка стояла рядом, наблюдая за ними с ужасом и тоской.

Если она не уедет отсюда в самое ближайшее время, останется только тоска, подумала Мэри. А может, апатия.

Повар был красавчиком, таким красавчиком, что Мэри даже не смогла определить его возраст. Пожалуй, от тридцати пяти до сорока пяти, решила она, точнее никак не получалось. Вроде бы она где-то видела его лицо. Он глянул на них, широко посаженными синими глазами, обрамленными роскошными ресницами, коротко улыбнулся, вновь повернулся к рыжей. Сказал что-то забавное, потому что до них донесся визгливый хохот.

— Господи, это же Рик Нельсон, — прошептал Кларк. — Не может быть, это невозможно, он погиб в авиакатастрофе шесть или семь лет тому назад, но это он.

Мэри уже собралась сказать, что он ошибся, такого просто быть не может, хотя совсем недавно сама не могла поверить в то, что рыжеволосая официантка — та самая давно умершая крикунья Джейнис Джоплин. Но прежде чем с губ сорвалось хоть слово, в голове у нее вновь что-то щелкнуло. Кларк смог связать имя и лицо, потому что он был на девять лет старше. Кларк слушал радио и смотрел „Американскую эстраду“, когда Рик Нельсон был Рикки Нельсоном а песни типа „Би-Боп бэби“ и „Одинокий город“ входили в десятку лучших, а не пылились в архивах радиостанций, чтобы иной раз прозвучать по заявкам уже начавших седеть слушателей. Кларк первым связал лицо и имя, но теперь она тоже видела, что он не ошибся.

Что сказала рыжеволосая официантка? „Вы должны попробовать вишневый пирог. Рик только что приготовил его!“

И вот теперь, в двадцати футах он них, жертва авиакатастрофы рассказывал анекдот, возможно, похабный, судя по ухмылкам, жертве фатальной дозы наркотиков.

Рыжая отбросила назад голову, ее заржавевший смех вновь взлетел к потолку. Повар улыбнулся, ямочки в уголках его полных губ прибавили глубины. Молодая официантка, с лихорадкой над верхней губой и затравленным взглядом, посмотрела на Кларка и Мэри, как бы спрашивая: „Вы за этим наблюдаете? Вы это видите?“

Кларк все смотрел на повара и официантку, лицо его вытянулось, словно в кривом зеркале в комнате смеха, на нем отразилось тревога.

Они это заметят, если уже не заметили, подумала Мэри, и мы потеряем единственный шанс, если он еще есть, вырваться из этого кошмара. Я думаю, тебе лучше взять инициативу на себя, подружка, и побыстрее. Вопрос лишь один: что ты собираешься делать?

Она потянулась к его руке, чтобы чуть сжать ее, но по его физиономии поняла, что этим не выведет его из транса. А потому ухватила за яйца и сжала их. Кларк дернулся. Словно его огрели мешком по голове. Так резко повернулся к ней, что едва не свалился со стула.

— Я оставила кошелек в машине, — ей казалось, что говорит она неестественно громко. — Тебя не затруднит принести его, Кларк?

Она смотрела на него, губы улыбались, но глаза не отрывались от его глаз. Она где-то прочитала, возможно, в одном из глянцевых женских журналов, набитых всякой чушью (обычно она знакомилась с ними в парикмахерской), что за десять или двадцать лет совместной жизни между мужем и женой возникает пусть слабая, но телепатическая связь. И связь эта, указывалась в статье, очень даже кстати, когда муж приводит босса к обеду, не предупредив об этом телефонным звонком, или тебе хочется, чтобы по пути домой он купил бутылку „Амаретто“ или коробку пирожных. Теперь она пыталась, пыталась изо всех сил, передать мужу куда более важную информацию.

Иди, Кларк. Пожалуйста, иди. Я дам тебе десять секунд. А потом сама выбегу из ресторана. И если ты не будешь сидеть за рулем, вставив ключ в замок зажигания, у меня такое ощущение, что мы можем влипнуть по-крупному.

И одновременно, глубоко в душе, Мэри убеждала себя: „Это все мне чудится, не так ли? Я хочу сказать… не может не чудиться?“

Кларк пристально смотрел на нее, глаза слезились от боли, которую она ему причинила… но он не жаловался. Потом перевел взгляд на рыжеволосую официантку и повара, убедился, что они увлечены разговором (теперь какую-то забавную историю или анекдот рассказывала она), вновь глянул на жену.

— Возможно, он упал под сидение, — продолжила Мэри слишком громко, слишком отрывисто, не давая ему заговорить. — Красный, ты знаешь.

Еще пауза, которая тянулась целую вечность, потом медленный кивок Кларка.

— Хорошо, — она бы могла расцеловать его за ровный, спокойный голос, только не вздумай прикладываться к моему пирога.

— Возвращайся до того, как я покончу со своим, и никто его не тронет, она сунула в рот кусок пирога, показавшийся ей совершенно безвкусным, и улыбнулась. Господи, да. Улыбнулась, как Яблочная королева Нью-Йорка, которой она однажды была.

Кларк уже слезал со стула, когда снаружи донесся гитарный перезвон. Кларк дернулся, Мэри ухватилась за его руку. Сердце ее, вроде бы чуть успокоившееся, вновь рвануло в карьер.

Рыжеволосая, повар и даже молоденькая официантка, которая не напомнила им никого из знаменитостей, посмотрели в окна „Рок-н-буги“.

— Не волнуйтесь, милая, — рыжеволосая повернулась к ним. — Ребята настраивают инструменты перед концертом.